сам он спросил у Тавра, гневается ли мудрец, и философ дал ему обстоятельный ответ1. Плотин тоже, как нам известно от его ученика Порфирия, поощрял слушателей задавать вопросы, — что порождало много пустословия, добавляет Порфирий2. Судя по “Беседам” Эпиктета и сочинениям Плотина, ответы учителя обычно были направлены на то, чтобы побудить ученика изменить свою жизнь, стать на путь духовного самосовершенствования.

В общем, преподаватель философии, как и в прошлые века, не только воодушевляет группу собравшихся вокруг него учеников, которые, бывает, едят с ним за одним столом3 и нередко живут поблизости от учителя, но и опекает каждого из них в отдельности. Совместная жизнь — один из важнейших факторов воспитания. Учитель не довольствуется лишь преподаванием — он поистине духовный наставник, заботящийся о нравственном облике учеников.

Здесь следует отметить, что в рассматриваемый период возрождается пифагорейская традиция. Правда, со времен Пифагора всегда существовали религиозные общины, приверженные его учению; пифагорейцы отличались от обыкновенных смертных особым образом жизни: адепты не употребляли в пищу мяса и вели аскетическую жизнь, уповая на лучшую участь в жизни иной1. Их одежда, их суровое самоограничение были постоянной мишенью насмешек комических поэтов:

1 Авл Геллий. Аттические ночи, I, 26, 1—11. Об Эпиктете см.: /. Souilhe. Introduction a Epictete. “Entretiens”, t. I. Paris, 1948, p. XXIX.

2 Порфирий. Жизнь Плотина, 3, 35.

3 Авл Геллий. Аттические ночи, XVII, 8 и VII, 13.

Они не едят мясного, пьют одну только воду. Бессменный плащ, где копошится всякая живность, И отвращение к купанью, — никто из нас, нынешних, Не вынес бы такого житья2.

Образ жизни этих пифагорейцев, по-видимому, состоял в том, чтобы применять на практике akusmata, т.е. максимы, среди которых были пищевые запреты, табу, моральные рекомендации, теоретические определения и ритуальные предписания3. С наступлением христианской эры наряду с другими школами возрождается и пифагореизм. Возникает целая апокрифическая литература: именно в эту эпоху написаны знаменитые “Золотые стихи”4. В многочисленных биографиях Пифагора, в частности у Порфирия и Ямвлиха5, описываются идиллическая философская жизнь в основанной им школе и принципы организации первоначального пифагорейского союза: отбор кандидатов, испытательный срок, протекавший в многолетнем молчании, общность имущества у членов союза, их аскетическая и созерцательная жизнь6. Во вновь появляющихся пифагорейских сообществах развиваются умозрения относительно чисел, и платоники, убежденные в преемственности истины, склонны считать платонизм продолжением пифагореизма.

1 W. Burkert. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Harvard University Press, 1972, p. 199.

2 Аристофон в “Пифагорейце”, цит. по: Les Presocratiques, ed. J.-P. Du-mont, p. 612.

3 W. Burkert. Lore and Science... p. 150—175.

4 P.C. Van derHorst. Les Vers d'or pythagoriciens, ed. avec un commentaire. Leyde, 1932; M. Meunier. Pythagore. “Les Vere d'or”, Hierocles. Commentaire sur les Vers d'or. Paris, 1979.

5 Porphyre. Vie de Pythagore, ed. et trad. E. des Places. Paris, 19823*; Jambllchos. Pythagoras, hrsg. u. ins Deutsche ubers. v. M. von Albrecht. Darmstadt, 1985.

6 Тавр у Авла Геллия: Аттические ночи, I, 9, см.: A.-J. f'estugiere. Etudes de philosophic grecque. Paris, 1971, p. 437—462: “Sur le "De vita pythagorica" de Jamblique”.

Плотин и Порфирий

Жизненный выбор

Мы сейчас говорили о возрождении пифагореизма. Это явление мы обнаруживаем, и когда читаем трактат “О воздержании от употребления в пищу живых существ”, который написал Порфирий, ученик Плотина, чтобы призвать Кастриция, другого члена школы, вернуться к практике вегетарианства. Порфирий1 упрекает Кастриция в том, что он не соблюдает предписаний древней философии, т.е. философии Пифагора и Эмпедокла, приверженцем которой он себя считал: под этим Порфирий подразумевает не что иное, как платонизм, отождествляемый с философией, дарованной человечеству в незапамятные времена через откровение. Но философия эта представляет собой некоторый образ жизни, охватывающий все стороны существования. Порфирий сознает, что этот образ жизни резко отличается от образа жизни остальных людей. Поэтому он обращается, говорит он, “не к ремесленникам, не к атлетам, не к воинам и не к морякам, не к ораторам и не к политикам”, но лишь к тому, кто размышляет над вопросами: “Что я такое? Откуда я пришел? Куда я должен стремиться?” и кто установил для себя и в питании, и в прочем определенные принципы, отличные от тех, которыми направляется жизнь иного рода2.