10.02.99

В русской общественно-философской, социально-философской и историософской мысли, для которой, естественно, византийская история и Византия как культурно-политическая реальность представляла собой исторически и философски точку отсчета, разделились мнения в отношении к этой точке отсчета, к этому исходному основанию самой русской исторической, культурной традиции. Мы обратили внимание на то, что наиболее выразительно, наиболее радикально размежевание воззрений на судьбы самой Византии и судьбы русской культуры в отношении к своему первоисточнику прошло уже к исходу XIX столетия в дискуссии, хотя она не была непосредственной, не была ограничена временем, местом или печатными изданиями, но она является дискуссией между Константином Николаевичем Леонтьевым и Владимиром Сергеевичем Соловьевым. О Леонтьеве мы уже сказали, что, исходя из своего представления о типах культуры вообще, о природе эволюции культурных традиций, К.Н. Леонтьев увидел в Византии, рассматривал Византию в качестве наиболее плодотворного типа культуры (под культурой в данном случае разумеется и политическая культура, и общественная культура, и, конечно же, духовная культура). И это он связывал с тем, что Византия являет собой суровый, достаточно жесткий, но зато наиболее яркий, контрастный и схваченный в наиболее полном развитии всех возможных способностей той или иной нации или того или иного типа государственности - схваченный в наиболее ярко, мощно, плодотворно раскрытых способностях этнической и национальной политической материи, которую представляет собой византийский народ.

Эти контрасты и это наиболее полное раскрытие известных способностей византийской народности связаны с социальными противоречиями, с возможным ощущением несвободы человека, во всяком случае, предстояния его таким стихиям и таким процессам в истории, где он сам по себе теряется, пропадает, где многие и многие могли утратить в силу жестких обстоятельств реальности и свое человеческое, и социальное достоинство. Но это - удел человека в истории вообще, это соответствует христианскому представлению, даже христианскому откровению о трагичности человеческого существования после грехопадения. Грех действует, довлеет в мире, зло неизбывно. Считаясь с этой неизбывностью, которая не будет устранена вплоть до кончины самой истории, а стало быть вместе с ней и тех реальных исторических, социальных, исторических и культурных форм бытия, зло будет существовать. Поэтому не нужно впадать в т.н. "розовое христианство". Христианство - это очень трезвая, очень реалистичная религия, и она свидетельствует, что зло человеческими силами преодолено быть не может, поэтому не нужно искать, не нужно исходить в оценке общественного устройства из идеально-утопического представления, что все люди - братья, свобода, равенство, доступность для всех бесконечно благорасположенных, бесконечно плодотворных условий для существования и развития - этого не было, нет и быть не может. Константина Леонтьева упрекали в том, что его мировоззрение, его историософия, его мироощущение пронизано неким эстетизмом, это упрек серьезный и небеспочвенный - в нем как бы погашался, приглушался нерв этического свидетельства, этической потребности о безусловном значении того различения между добром и злом, которое человеку тоже дано, которое человек может утрачивать. В христианской традиции это нравственное свидетельство о безусловности различения добра и зла человек призван возделывать и хранить, и из него исходить - из этого чувства и сознания, что добро и зло различаются, их нельзя смазывать, нельзя стирать, размывать границу между ними, нельзя ссылаться на то, что зло всё равно будет, что невозможно окончательно преодолеть. В этом состоит эстетизация - что мы как бы априори приемлем из того, что знаем, что зло не будет уничтожено, и поэтому не так напряженно, не так остро, не так болезненно и, тем более, не так вызывающе переживаем то, что в известных социальных формах, в известных системах государственного правления, общественного устройства, в известных движениях духовного характера размывается граница между добром и злом, и заранее приемлется всё, что связано с историческими "издержками", чреватыми для человека утратой его достоинства. Такова жизнь в этом посюстороннем падшем мире. Говоря о некоем эстетизме Леонтьева, я тем самым перехожу к точки зрения Владимира Сергеевича Соловьева, потому что ему-то было свойственно исходить из того, что Евангельское Откровение, благовестие Христово, прежде всего, вносит в мир свидетельство о человеке как свободном богоподобном существе, сотворенном по образу и подобию Божию, и этическое измерение этого образа и подобия Божия является наиболее ощутимым, непосредственно данным и, можно сказать, в значительной степени универсальным. Быть человеку соответственным этому образу и подобию, стремиться к тому, чтобы соответствовать этому образу и подобию означает, что вся жизнь без изъятий должна быть поставлена в это соответствие; по крайней мере, этически всё должно быть расценено в свете этого Откровения о том, что человек есть образ и подобие Божие, о том, что он должен соединиться со Христом, он должен облечься во Христа - и всё, что с этим связано: нравственное, духовное преображение человека. Как бы недоумевая, вопрошает Соловьев: как же можно, исходя из этого задания христианства, разделить жизнь на "личное" и "общественное" в широком смысле того и другого и полагать, что общественное заранее обречено на непросвещенность, непреображенность, и остается только в личном подвиге достигать нравственно-духовных высот, а область социально-политическую, культурную оставить на попрание злу, непросвещенности, непреображенности, косности этого падшего и заквашенного греховной стихией мира? Это недопустимо, считает Владимир Сергеевич Соловьев, главная суть христианства в том и состоит, чтобы преобразить мир, и это историческое задание христианства, тем самым, христианство обнаруживает свою историческую сущность, оно призвано совершиться в истории, а история - это всё то, что есть в человеческой жизни, это совокупность человечески ориентированных событий, ориентированных на человеческое и исходящих из человеческих посылок, и носителем и деятелем этих событий является тоже сам человек.