Как я и сказал, это будет осознано и сформулировано в том числе и юридически. В преамбуле иконоборческого законодательного корпуса (это выборки, экло,га из юстиниановского законодательного корпуса в направлении его коррекции, его применения к новым условиям, к новым обстоятельствам, "в духе большего человеколюбия") мы находим замечательные слова: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа императоры Лев и Константин. Господь и Творец всего Бог, создавший человека и отличивший Его самовластием, дал ему, по слову пророка, закон на помощь и посредством оного сделал известным, что следует делать, чего избегать для того, чтобы одно было избираемо как содействующее спасению, другое отметаемо как ведущее к наказанию. Поелику Он вручил нам, как это Ему было угодно, державу Царства, сделал тем явное признание нашей к Нему любви,.. поручив нам по слову, сказанному верховнейшей главе апостолов Петру, пасти вверенное ему стадо, то мы питаем такое убеждение, что нет ничего, чем мы первее и более могли бы воздать Ему, как управление вверенными нам от Него людьми в суде и правде".

"По слову, сказанному апостолу Петру", в другом, менее достоверном переводе, сказано несколько мягче: "По слову самого Петра" (имеются ввиду слова из 1Пет.: что пастырям вверено попечение о стаде), но это не меняет радикально смысла сдвига во взаимоотношении царства и священства, которое происходит на деле в иконоборческую эпоху. Но в данном случае "по слову, сказанному Петру". Здесь эти слова относятся к самому императору, и в этой связи это место преамбула прямо соотнесено с откровенным заявлением императора Льва III папе Григорию II в своем послании к нему, что он и император, и священник в одном лице - осуществилась эта подмена, деформация, в результате которой священство и царство оказались отождествлены в лице самого императора, в то время как веком раньше на вопрос, который был поставлен преподобному Максиму Исповеднику в его делопроизводстве перед судом императора, не является ли христианский император тем самым и священником, преподобный Максим отвечает совершенно отчетливо и категорично: "Никоим образом". Но в результате отчасти того, что мы попытались прояснить, и это легко наполнить историческими событиями, предшествовавшими и сопровождавшими иконоборческую эпоху, произошел этот серьезнейший сдвиг в самосознании византийского императора, позволивший и юридически сформулировать то, что совершенно не соответствует исходному для нас константиновскому образу религиозно-политического самосознания.

Эта юридическая установка была реализуема чрезвычайно последовательно и жестко вплоть до участия в самом поставлении патриарха. В житии Стефана Нового говорится об иконоборческих императорах, что "они давали предстоятельство в Церкви не по избранию отцов и не по изъявлению Собора, не по каноническому порядку и закону, а по своему произволу и своим единомышленникам; с высоты своего престола они вручали новому патриарху знаки его сана и восклицали: "Аксиос"". Если первая часть этого свидетельства могла быть в той или иной степени распространяться и на действия других императоров, которые своим произволом иногда подменяли канонический порядок избрания императора, но это было связано именно с их произволом и никоим образом не разрушало норму и самый канон этого избрания, и всегда могло быть увидено, расценено и осознано как нечто недопустимое, то вторая половина этого достоверного свидетельства (есть другие источники, подтверждающие это) уже говорит о том, что с высоты престола византийские иконоборческие императоры вручали и самые знаки сана и восклицали "Аксиос", т.е. инициировали и участвовали в самом обряде хиротонии.