Семинарская и святоотеческая православные библиотеки. |
|
Если
завершать разговор об этой стороне, собственно политической в глубоком
культурно-исторически осложненном измерении взятой стороне этого процесса
византизации империи, то нужно указать и на окончательное завершение этого
процесса, которое символически и политически было закреплено в 800 году, когда
в качестве императора Западной Римской империи был коронован выходец из
варваров, вождь одного из племен - франков - Карл Великий. Эти некогда
подданные усвояют себе и санкционируют очень авторитетно участием Римского
епископа в коронации императорского, имперского достоинства. Теперь уже варварский
мир изнутри себя самого пытается пресуществиться и в известном смысле, непохоже
на то, что было в Риме и оставалось в Византии, действительно пресуществляет
свою варварскую реальность в государство имперского типа. Получается нечто
очень парадоксальное, что, исходя из последовательного отношения к такого рода
проблемам, не могло быть положительно воспринято на Востоке. В первую очередь,
эта коронация не была признана на Востоке просто потому, что "империя
одна", империя едина, и император один. Хотя были определенные смысловые
мотивы, и были те, кто старался обеспечить этим мотивам определенный вес в
решении этого вопроса, - мотивы, связанные с таким пониманием дела, чтобы
власть сызнова помыслилась как распределенная между двумя соимператорами, т.е.,
исходя из чаемого единства, такие мотивы имели место в канун самой коронации в
формах дипломатических отношений Запада с КП-лем, но они не состоялись, тем
самым коронация и возникновение императорской власти на Западе не могло быть
квалифицировано иначе, как вызов легитимной власти Византийского императора. Но
в ближайшую к этому событию историю Византия в дипломатическом и политическом
смысле по-разному относилась к легитимности этой коронации и вообще
существования имперской власти на Западе. А в плане военно-политическом
Византия не могла относится к этому, как к реальности, которая вносила в
средневековое сознание совершенно новые мотивы, которые само это сознание
долгое время не желало принимать во внимание - те мотивы, которые разрушали,
переиначивали исконное античное представление об империи как такой реальности,
которая едина, универсальна и поэтому одна. Кстати, в этой связи присутствие,
прежде всего в лице персов, другого имперского начала, наряду с римским, не
иначе могло быть истолковано исторически и теоретически, как узурпация. Поэтому
войны между персами и византийцами носили религиозный характер, потому что
благословенной может быть только одна империя, Бог может благословить только
одну империю. Войны в этой связи носили глубоко религиозный характер, они
мыслились как не просто война за территорию, а война за подтверждение духовной
санкции, высшей божественной санкции на существование в качестве империи. Но с
Западом в данном случае так просто и отчетливо поставить проблему отношений на
религиозном основании было довольно трудно, потому что Запад стал и оставался и
пребывал христианским. Здесь дополнительная сложность во взаимоотношении между
Западом и Востоком, потому что всякое самозванчество в таком измерении могло
мыслиться как нечто религиозно неприемлемое, а не только политически неудобное,
но как мыслить христиан в качестве такого рода самозванцев, трудно себе
представить. Другое дело, что в IX-XI столетия начинается время, когда между
Западом и Востоком нарастают тенденции к расколу, в том числе и церковному.
Одно с другим начинает соотноситься и одно на другое работать, одно другому
способствовать - противостояние и сопостояние, а иногда даже и некое имперское
единство, реализуемое в возможности династических соглашений, вступления в браки
между царствующими семействами - всё это никак не давало и даже в самом
сознании не расценивалось как восстановление реального единства, оно как бы
культивировало, имитировало то былое единство, кроме которого, к сожалению,
запаздывая вслед самой истории, средневековое сознание ничего так и не
придумало - т.е. представление о суверенитете, о самостоятельном существовании
разных государств, это всё были вещи непродуманные, хотя опытно переживаемые,
но переживаемые в границах такой формы: империя и её подданные или союзнически
подчиненные её народы, а при этом, увы, изнутри самой этой средневековой
истории нарастало национально-политическое самостояние, становление разных
этносов, и они, по мере своего становления, всякий раз себя и свою
самостоятельность, свою идентичность соотносили драматическим образом с
единственно данным критерием подлинно исторического существования -
имперскость. Поэтому все они в X-XIV веках будут претендовать, и иногда это
будет военно-политически реально, на имперское достоинство, хотя это будет
вносить всё более курьезно-парадоксальную атмосферу в столкновение этих
претензий, потому что будет появляться много претендентов на имперскость, в то
время как каждый из них будет полагать, что имперскость может быть только одна
по определению. |
Одна из икон дня: Сегодня: |
Наши партнеры: |