12.03.99

Итак, Октавиан Август практически уже осуществляет неограниченную имперскую по своей природе власть, но он последовательно и сознательно отмежевывается от всякой возможности квалифицировать его собственную власть как власть господскую, как власть имперскую, как власть неограниченную и действующую по отношению к своим подданным как к рабам, несмотря на то, что он имел реальную полноту полномочий и, в частности, в Египте Август уже был провозглашен божеством. Это очень выразительно, что именно в Египте, где, как мы знаем, устойчиво существовало представление о властителе как о боге, именно там Октавиан Август, когда он одержал победу над Антонием, вступая в его (египетские) владения, он и провозглашается там египетскими моряками, которые его встречают, как божество, как сына божия. Несмотря на то, что в Египте, а также и в других провинциях начинается почитание императора как бога, господина, господа, государя, распорядителя, который не имеет внешних границ для своего по сути произвола, формально-политически с именем Августа связывается не имперское правление, а правление, которое именовалось "властью принцепса" - он не император в позднейшем смысле слова, а принцепс, он первый среди равных, и ещё раз обратим внимание, что в декларации своего правления он всё время мотивирует свои полномочия либо заслугами, в силу которых он получил эти полномочия, либо решением Сената, либо, на худой конец, некоей стихией народного почитания. Как мы подчеркнули, по Светонию, никогда он не допускал, чтобы к нему применяли имя "господина".

Тем не менее, процесс перерастания власти республиканской в собственно императорскую уже в значительной степени при Августе осуществился, но не хватало самого важного, в чем бы практическое преображение характера власти было бы закреплено и юридически - не хватало отождествления указов, эдиктов, рескриптов императора с законом. Принципиальное различие между законом и указом сохранялось, и это до сего дня остается наиболее наглядным обнаружением коллегиального демократического характера правления. Есть закон, который незыблем, который восходит к авторитету народа как целого, к авторитету гражданской общины, о которой мы говорили как о религиозно-политической реальности, о реальности сакрализованной, которая обновляет себя в акте религиозном, где социальные, юридические, даже социологические моменты есть лишь раскрытие, реализация религиозного положения этой общины, религиозного её состояния перед лицом источников энергии, перед божествами, перед пантеоном, который хранит, покровительствует, содействует этой общине. В такого рода акте осознавшая, ощутившая и осуществившая себя община и есть источник законов, поэтому наиболее авторитетной формой закона является обычай, - что уходит в отдаленную древность и теряется в своем источнике. Это такой закон, происхождение которого мы не можем воспроизвести, происхождение его невоспроизводимо. Как он произошел - неведомо, он просто есть, он бытийствует, и это - наиболее авторитетный закон. Закон, происхождение которого мы знаем - это уже нечто ограниченное, относительное - в буквальном смысле слова относительное тому, как и кем он произведен на свет, а это уже ограничивает. Божественность закона сообразна невнятности, непросматриваемости, а тем самым и аксиоматичности его происхождения. В своей невнятности, ненаглядности оно и сакрально - оно не дается нашему смертному взору, не может быть наглядно представлено, воспроизведено, раз мы знаем, "как". То представление о неких механизмах, которые должны действовать в обществе автоматически, независимо от произвола, чуждо древнему общественному самосознанию. Но закон, даже в более относительном смысле, непреложный, имел характер безусловного авторитета, и выражалось это в том, что закон не мог быть отменен. Менялись консулы, но законы не могли быть отменяемы; они могли быть комментируемы, истолковываемы, и юрисконсульты имели большой авторитет. Кстати, переход этого авторитета, связанного с толкованием законов, от юрисконсультов к императорам тоже закрепляет значение императора как толкователя законов, а толкование закона есть его в значительной степени применение, есть его даже и сотворение. Толковать закон значит его сызнова воспроизводить и в некотором смысле творить.