Если более строго и взвешенно прояснять понятия, то неуместно было бы применять выражение "политический расчет" вообще, поскольку принципиального различия между расчетом религиозным и политическим или между религиозной надеждой и политическим расчетом не было в предшествовавшей Константину Великому традиции. Политическое самосознание, а оно в значительной степени владело, во всяком случае, его инерция была действенна, в такого рода сознании не было принципиального различия между религиозным и политическим, было некое исходное единство (а не вторичное) религиозного и политического, где политическое было тем самым религиозным, а религиозное - политическим.

Стало быть, обращение императора Константина не может быть мотивировано политически. Но изнутри этой традиции, которая инертно пребывает в языческой религиозности, в навыке, в склонностях, характеризующих языческое религиозное сознание, исходя из таких навыков и склонности, если бы император Константин опирался на них и сам был бы плоть от плоти язычески окрашенного сознания, то и здесь ему прямо ничто не сулило успеха, поскольку историки свидетельствуют, что, когда император в канун своей военной кампании, направленной в сторону Рима, приносил языческие жертвы, которые было принято приносить перед всяким важным деянием, то они не сулили ему ничего хорошего, т.е. ауспиции (гадания, вопрошания) божеств не обеспечивали императору успеха.

Константин оказывается в области, в состоянии, когда изнутри языческой традиции ему религиозно, значит и политически не гарантирован успех. Исходить из чисто политического расчета, если, допустим, таковой мог быть, некая новая, гению приоткрытая перспектива истории, когда он не считается с дурными предсказаниями гадателей и усматривает некую возможность нового поворота событий, и это усмотрение мы могли бы назвать политическим расчетом. Но мы сказали, что политический расчет не имеет под собой никакой почвы, потому что христиан было очень немного, и последующая история покажет, что такого рода политический расчет оказался бы просчетом. Опираться на христиан в политическом и общественном отношении в течение всего IV столетия не придется, а в общественном отношении, как раз, и это можно увидеть и показать на примере религиозной политики самого императора Константина, нужно будет считаться с языческой оппозицией, даже религиозно себя обнаруживаемой - с известными элементами культа и языческих суеверий.

Император в этом состоянии как бы стеснен и со стороны возможной, но для него оказавшейся невозможной, опорой на языческую традицию (ауспиции не сулят ему ничего хорошего) и отсутствием политического расчета в обращении к христианству.

Я думаю, что в этом отсутствии опоры, в отсутствии зримого, осязаемого (по крайней мере сколько-нибудь основательно проектируемого) основания или повода, или мотива для обращения в христианство и состоит суть самого обращения; в этом отсутствии всякой внешней мотивации и состоит самое существенное условие обращения именно не к христианству, а в само христианство, ибо христианство не является в этом событии обращения чем-то, на что можно опереться, минуя свою собственную встречу с Богом, своё собственное обращение к Богу. В этом и состоит личностный характер обращения, личностный характер христианской веры, и недооценивать этого нельзя.