Здесь любопытно, что границы этой формулы одни и те же, но внутренняя смысловая динамика совершенно противоположная, хотя поскольку формально те и другие принципы, та и другая принципиальная установка совпадают, то сохраняется соблазн, сохраняется инерция помыслить христианскую ситуацию, ситуацию человека в христианской империи в духе и по образу того, как она мыслилась в языческой империи. Этот соблазн сохраняется.

Двигаясь вперед от императора Феодосия Великого, мы должны припомнить, что, когда император Константин Великий столь как будто бы отчетливо мысля и осознавая себя блюстителем, надзирателем внешних дел Церкви, то он не мог не осознавать эти внешние дела Церкви своими собственными делами, это его дела, усвоенные миссии и основным задачам императорской деятельности вообще. Поскольку внешние дела Церкви оказываются своими, как бы внутренними делами государственной власти, то не всегда так просто установить, где же проходит граница между своими государству внешними делами Церкви и её внутренними делами, именно потому, что внешние дела Церкви являются своими внутренними делами императора. Раз император смотрит, расценивает и осознаёт внешние дела Церкви, находясь внутри самой Церкви, то эта граница между внешними и внутренними делами Церкви может колебаться. Она устанавливается в значительной степени в соответствии с личным самосознанием, личным благочестием, личной нравственной и канонической чуткостью императора. И теперь, когда с императора Феодосия Великого границы христианской Церкви, границы византийского сообщества как Церкви и как государства совпадают, осознаются как одни и те же границы, потому что только православные, законные члены Церкви и только они являются законными членами государства, то тем более становится трудно проводить границу между внешними делами Церкви и её внутренними делами.

К эпохе IV Вселенского Собора, т.е. в V столетии, от времени преемников императора Феодосия (император Аркадий и Феодосий Малый) до самого Халкидонского Собора уже в реальной практике взаимоотношения Церкви и государства, в реальной практике взаимоотношения церковного канона и государственного закона иногда возникают сближения, а вместе с тем возникают и противоречия, некоторые из которых дают повод и даже становятся материалом для рассмотрения на IV Вселенском Соборе. В частности, один из случаев, где мы видим, как, упорядочивая или некоторым образом ориентируя внешние дела Церкви, император если ещё не вмешивается в её внутренние дела, то во всяком случае косвенно провоцирует изменения и в самой канонической реальности, в собственно внутренней реальности Церкви. Рассказывают случай, когда Евстафий, епископ Беритский, получил указ от императора Феодосия Малого, в котором ему давался титул митрополита. Этот честолюбивый епископ, не желая довольствоваться одним только титулом, присвояет себе и права митрополита, т.е. реально подчиняет своей митрополичьей власти несколько городов Финикии, поставляя туда епископов и низлагая епископов в этой области, которая до сих пор ему не принадлежала, т.е. прагматически реализуя ту титулатуру, которая была ему усвоена императором как лишь почетное достоинство. Действительный митрополит Финикии (Фотий) по кончине императора Феодосия подал на действия Евстафия жалобу императорам Валентиниану и Маркиану, прося их о восстановлении своих реальных канонических прав. Эта жалоба (очень характерно, как поступает император Маркиан) передается им на рассмотрение Вселенского Собора. Император как бы возвращает это дело, приобретшее характер внутреннего дела Церкви, самой Церкви, ещё раз сызнова как бы возвращаясь к установкам императора Константина Великого, различая на новой глубине и в новой конкретике внешние и внутренние дела Церкви.