Так помыслить и так осуществлять царскую власть как таковую, у которой нет никакого различия от власти Самого Бога, этот риск был реализуем время от времени. В самой юстиниановской новелле, как мне представляется, намечено и наиболее уязвимое место для реализации этого риска подменить подлинное отношение между божественным началом и императорской властью, и значит подменить подлинное соотношение священства и царства вообще. Оно намечено в связи с темой пользы. Если всё будет так, как положено, то будет "благое некое согласие (sumfwni,a), дарующее человеческому роду всевозможную пользу", а дальше он утрированно развивает эту собственно утили ратную тему, согласно которой симфония властей, симфония деятельностей есть не то, что залог, а прямо причина благоденствия, причина благоустройства, причина всякой полезности. "Если они будут блюсти её, то, мы уверены, чрез неё великие дары мы получим от Бога, и тем, что есть, владеть будем надежно и приобретем то, что ещё не достигнуто. Всё будет благополучно и подобающе, если только начало дела будет должное и боголюбезное...". Мотив пользы, от которого освободиться вообще было бы не только невозможно, но и неправильно, недопустимо, поскольку благоденствие есть некое обнаружение Божьего попечения о человеке, другое дело, что именно обнаружение, а не некое механическое следствие в пределе. Византийское, да и всякое отдельное индивидуальное христианское сознание очень драматично переживает и осознаёт себя именно в связи с темой пользы, темой связи благоустроенности, благополучия и подлинности веры, подлинности благочестия.

23.04.99

Итак, в формулировке юстиниановской симфонии есть момент, который исторически оказался соблазном для правильных, уравновешенных взаимоотношений священства и царства - этот момент связан с заданием пользы. Эта утилитарная ориентированность симфони,и подготавливает как бы риск подмены подлинных аскетически и эсхатологически, но не как не юридически и не политически только ориентированных взаимоотношениях каждой из ветвей власти с этим первичным божественным первоначалом. Это подмена молитвенного "да будет" утопически расслабленным "будет": "Всё будет благополучно и подобающе", если только будет иметь место осуществление царства и священства согласно симфонии. В контексте новеллы не закреплено за этим "будет" безусловно-нормативного значения, это пожелание, ожидание, надежда, но всякий раз это молитвенная надежда как некое призвание, обращение, готовность при этой молитвенной ориентации воспринять совершенно другой исход дела, вовсе не ожидаемый, вовсе не благополучный в земном человеческом отношении.

Но возможна и другая интерпретация, которая осуществляется не в кабинетных условиях, а в самой жизни. Всякий раз каждый отдельный человек и целые государства утрачиваю энергию, напряженность ожидания открытого к божественной воле и склонны выверять чуть ли не самую эту волю (во всяком случае, её благоприсутствие в своей жизни) результатами, связанными с комфортными существованиями, результатами действий Божиих, мыслимых на шкале комфортности (и нарочно употребляю это слово) - на шкале благоденствия, благополучия, и это не обязательно оскорбительно для религиозного сознания, потому что Церковь, действительно, молится о мире, покое, благополучии, дабы всем спастись. Но всегда есть риск это благополучие сделать едва ли не критерием присутствия Божия в нашей жизни. Этот риск то в одно время, то в другое себя реализует. В византийской истории, в византийской государственно-политической реальности появляется инерция мыслить эту пользу как едва ли не критерий и тем самым чуть ли не гарант правильных отношений человека с Богом.