О голубе, символизирующем дух, сказано далее (Exc. 16), и это мнение приписывается “валентинианам”.

Достаточно обширная и содержательно последовательная секция Exc. 42-65 и свидетельства Иринея о валентинианах (Adv. Haer. I 1, 8 sqq.), как это показано Dibelius[592][6], восходят к одному и тому же источнику.[593][7] Теодот не упоминается в этом разделе вообще, и теория, там излагаемая, в некоторых деталях существенно отличаются от доктрины самого Теодота и этой “восточной школы”. Теория эманации Exc. 6-7, схожая с той, о которой говорит Ириней, терминологически существенно отлична от соответствующей теории космической симпатии, приписываемой Теодоту в Exc. 29-30. Архонт этого мира называется Топосом, а не Демиургом (32, 2 sqq.). Различия между Теодотом и другими валентинианами не исчерпываются этими примерами, поэтому вывод о том, что Климент использует для своих Извлечений по крайней мере два отличных друг от друга источника, напрашивается сам собой.

Давая оценку валентинианам, сам Климент в некоторых случаях настроен однозначно критически, в некоторых же случаях он воздерживается от определенного суждения или даже выражает симпатию.[594][8] Наконец, иногда невозможно сказать с уверенностью, принадлежит ли высказывание самому Клименту, или же является пересказом его источника.[595][9]

Композиция. Весь текст можно условно разделить на четыре раздела, первый из которых (Exc. 1 – 28) посвящен учению о духовном семени и содержит три очень пространных отступления, принадлежащих самому Клименту. Второй раздел (Ecx. 29 – 43,1) можно озаглавить: учение о Плероме. Следующий раздел (43,2 – 65) продолжает предыдущий и повествует об истории за пределами Плеромы. Последний четвертый раздел (66 – 86) касается гностического учения о спасении.

Третий раздел, параллельный Иринею (Adv. Haer. I 8, 5 sqq), гораздо более последователен, нежели остальные. Имя Теодота там не упоминается вообще. В отличии от Иринея и Ипполита Климент не говорит о многочисленных Эонах гностического мифа. Можно предположить, что все эта эонология, действительно достаточно искусственная, не очень привлекает Климента. Возможно также, что она действительно была изобретена Птолемеем и не принималась другими, более ортодоксальными, валентинианами. Эоны и первопринципы, которые описывает Климент, базируются на числовом и астрологическом символизме (например, семь планет или небес, где обитают силы, управляющие этим миром, восьмое небо, обитель Софии, 12 знаков Зодиака как символ двенадцати апостолов и др.) Одметим, что Климент ни разу на протяжении всего текста не упоминает самого Валентина, но только валентинианан.

В предисловии к своему изданию Извлечений F. Sagnard сравнивает содержание всех четырех разделов. Таблица, слишком пространная и поэтому не очень полезная,[596][10] тем не менее показывает существенное единство всех частей и некоторую целостность перспективы всего трактата. Имя Теодота упоминается всего пять раз. Кроме того, в шести случаях текст содержит явное указание на Теодора (он говорит – fhsi/). Валентиниане (oi( Oa)lentinianoi/, oi( a)poÜ Ou)alenti/nou) упоминаются десять раз. Наконец, на валентиниан вообще (fasi/, le/gousi) Климент ссылается 17 раз. F. Sagnard отмечает также один случай a)gnoou=si (Introd., p. 30). 

Те пассажи, которые могут считаться собственно извлечениями из Теодота (я их выделяю жирным шрифтом) сконцентрированы, в основном, в двух первых разделах. Первый раздел содержит четыре пассажа из “Теодота” (1,1, 22,1-6, 25,2 и 26, 1). Все они посвящены достаточно оригинальному учению о духовном семени как теле Христа. В своих пространных отступлениях, которые составляют большую часть текста этого раздела (4,1 – 5,5; 8 – 15; 17,2 – 20; 27), Климент также развивает концепцию разных уровней материальности, из которой следует, что бестелесных сущностей нет. Превыше материи только Бог: