Это введение в византийскую проблематику я бы закончил, как это, может быть, ни покажется странно, одной цитатой из размышления отца Сергия Булгакова, которые он сделал сразу после своего драматического отъезда за границы находящейся в хаосе гражданской войны России, когда судьбы Русской Православной Церкви были очень отягощены, и у кого-то возникали сомнения в исторических перспективах судеб РПЦ. Он был вытеснен, заброшен революционным хаосом в Константинополь, который уже не был столицей Византии, но там оставались свидетельства былого триумфа византийской истории, значит, триумфа исторического православия, исторической миссии православия. В частности, знаком такого триумфа в широком смысле слова, свидетельства о некой непреходящей ценности, непреходящего значения византийской истории остается храм Святой Софии, хотя он, увы, пока не является христианским храмом в собственном смысле. Созерцая в этом состоянии заброшенности, отчужденности от своей Родины и от судеб своей истории в 1922-23 году отец Сергий размышляет о судьбах Православия вообще. Это небольшой историософский очерк. Здесь звучит уже собственно софиологическая тема, которая для о. Сергия стала весьма соблазнительной, здесь он не во всем оказался в согласии с православной богословской традицией. В данном случае для нас важен не этот софиологический аспект в узком смысле, а именно историософский. Здесь со многим можно согласиться, тем более, что смысловые интонации не связаны с исследованием научного порядка, а есть скорее интуиция, недоговаривающая деталей в раскрываемой проблематике, а обозначающей принципиальные подходы к этой проблематике. Созерцая храм Святой Софии, он пишет: "Это, действительно, София, актуальное единство мира в Логосе, внутренняя связь всего со всем, это мир божественных идей (космос ноитос), это Платон, окрещенный эллинским гением Византии, это его мир, его горняя область, куда возносятся души к созерцаниям идей. Языческая софия Платона смотрится и постигает себя в христианской Софии, Премудрости Божией. И поистине храм Святой Софии есть художественное нагляднейшее доказательство и доказательство явления Святой Софии софийности мира и космичности софии. Как правильны были чувства наших предков в нашем храме, как правы были они, говоря, что не ведали они, где находятся, на небе или на земле, они и на самом деле были ни на небе, ни на земле, но между - в Святой Софии. Это было философским провидением Платона". Это общефилософское введение, где есть спорные моменты, а далее он историософизирует эту тему: "София есть храм Вселенский и абсолютный, она принадлежит Вселенской Церкви и вселенскому человечеству, и она принадлежит к вселенскому будущему Церкви. Не вселенская власть утверждает Вселенскую Церковь, но вселенская любовь. И когда вдохновенные зодчие Софии впали в надмение византинизма и заветы Софии заменили дряхлым самолюбованием, в это же время вселенские заветы Вечного Города, т.е. Рима, переродились в надмение римского примата, судорожно сжимающего 2 меча, и ими пытающегося покорить мир". Речь идет об XI-XII столетии, и о. Сергий полагает, что, если для римского сознания имел место соблазн вселенской власти, универсальной власти, в эту трагическую эпоху раскола вобравший в себя и тему власти государственной, политической, которая есть только отражение, слепок или продолжение универсальной власти самого папы, это надмение, это некая духовная судорога, граничащая с духовным параличом. Но он полагает, что Византия впадает в соблазн самолюбования. Действительно, молитвы самолюбования в том смысле, что уже всё свершилось, мы уже не устремлены горе,, но мы на себя самих уже можем смотреть, как на безусловное зеркальное отражение горнего мира, и этого довольно. Этот элемент самолюбования, мыслимого в духовном, аскетическом смысле, действительно, имел место, другое дело, насколько он был определяющим. Во всяком случае, он, действительно, подтачивал историческую энергию византийской христианской традиции.