"Есть и во Вселенской Церкви свой Восток и свой Запад, хотя она их объемлет и совокупляет в единый Востоко-Запад,.. София была создана раньше великого церковного раскола и возвращена она может быть христианскому миру лишь когда последний исцелеет от этой раны. Заветы христианского царства отданы Востоку, который однако не мог преодолеть смешения царства с империей и изнемог от этого смешения. Но, всё же, неотделимо от него томление о вселенском белом Царстве" (т.е. о царстве преображенном). Отец Сергий здесь хотя и следует Соловьеву, но он в чем-то углубляет его, он говорит, что не бесплодны эти заветы вселенского белого царства преображения и самой политической реальности. "Западу досталась в удел мечта о вселенском первосвященстве, хотя и его он подменил приматом власти и господства. И ныне в небывалом ещё кризисе христианского мира по-разному рушились явно или прикровенно оба древние Рима - и первый, и второй, и третий, который был лишь вариантом и продолжением второго. Но это не значит, что рушилась в Церкви с ее заветами и обетованиями, восстанет новый, истинно третий Roma-Amor (Рим как любовь, а не как власть), который ответит на все томления. И пусть не будет он так приметен во внешних путях истории, как высились в ней Рим, Византия, Москва, но раньше конца, впрочем, это и будет концом как свершением, должна явиться полнота Церкви, о ней пророчествует Святая София, о ней звучит она в сердцах немолчным звоном, и этот звон услышат и придут на него её избранники".

Несколько хилиастическая историософия, но этот хилиазм не иудействует, речь не идет о приметным образом явленном Царстве. Некоторым образом должна обнаружиться полнота Церкви в канун кончины мира и, может быть, как самая эта кончина. Такая не собственно историческая медитация, которая задаёт более емкое измерение для размышлений на эти темы.

17.02.99

2. Основные проблемы византийской истории

Имеем ввиду главным образом характеристику самого понятия и самой реальности "византизм" в разных аспектах его реально-исторического обнаружения, как факт истории, культуры и церковно-исторической реальности в том числе. Что такое Византия, как самодовлеющая, константная государственно-политическая, культурно-историческая, религиозно-этическая реальность? Ближайшим образом ставится и проясняется само это вопрошание о природе византизма или Византии тогда, когда мы говорим о её начале, т.е. когда мы устанавливаем, точнее обнаруживаем те хронологические и вместе с тем собственно исторические границы этой реальности. Я называю это просто "реальность", чтобы вкладывать в это понятие не только государственно-политическое измерение, которое, как правило, лежит на поверхности, но и все другие многочисленные неисчерпаемые до конца аспекты существования всякой самодовлеющей самобытной реальности.

Итак, вопрос стоит о границах, прежде всего хронологических границах византийской реальности: когда, откуда есть пошла Византийская земля? Ответ на этот вопрос уже поможет нам вскрыть определенные аспекты самой византийской реальности: что она есть? Т.е. ответ на вопрос, "откуда" и "когда" возникает византийская реальность, есть уже в существенном смысле ответ на вопрос, "что" она есть. Именно так обстоит дело в разных областях жизни. Когда мы отвечаем на вопрос о происхождении, тем самым мы приоткрываем и ответ на вопрос о сущности, о природе того, что происходит тогда и так, а не как-либо иначе. Тем более, что в случае с византийской историей, государственно-политической, культурно-исторической, религиозной реальностью, вопрос этот стоит особенным образом, особенно напряженным, острым образом, и тем более выразительным, поскольку речь идет ближайшим образом о том, где и когда реальность собственно византийская начинает существенно отличаться от реальности римской. Недаром историки эпохи Просвещения квалифицировали византийскую историю как некий последний, уже разрушительный увядающий период истории римской, т.е. в принципиальном отношении не отделяли одного от другого, а просто расценивали это последнее, византийское, как упадок, как разрушение римского. Тем самым, они, несмотря на крайности и пристрастности их оценок, указывали как на неоспоримый факт на некое единство, общность римской истории, истории Римской империи, и византийской истории, истории Византийской империи. Но мы понимаем, что речь идет не об упадке Римской империи, а о становлении нового государственно-политического организма, нового общественного сознания и практики, которые принципиально несоотносимы по своему внутреннему содержанию и природе с Римской империей и её общественным самосознанием и практикой. Но когда мы можем начать эту точку отсчета новой византийской истории? На этот вопрос по-разному отвечали, и эта неоднозначность ответов связана с тем, что это - новое, но в известном смысле укорененное в старом. Но нужно искать отличия для того, чтобы начать говорить об истории собственно византийской. Что и когда было внесено в римскую историю такого, что бы понудило нас, давало бы нам основания говорить об истории собственно византийской. Указывались разные даты. Большей частью довольно устойчиво, хотя теперь уже не без определенных, а иногда и принципиальных оговорок, указывался 395 год как начало самостоятельного существования восточной части империи, а значит в самом этом самостоятельном существовании был принципиальный залог для становления самобытной и самодовлеющей реальности Восточно-Византийской империи, в отличие от западной Римской империи. В этом году после кончины императора Феодосия Великого западная и восточная часть единой Римской империи были распределены между двумя наследниками и преемниками Феодосия Великого: на Востоке Аркадий, на Западе Гонорий. Между этими двумя императорами и была распределена единая Римская империя. И это распределение исторически реализовало себя как уже и разделение в заметной степени, хотя оно никогда не было замыслено как разделение, как обособление, и это должно быть основой для существенной и принципиальной оговорки: в замысле Ромейского императора Феодосия Великого не было разделений, вся реальная политика Феодосия I была направлена на активное соучастие в западных дела (дела там обстояли довольно драматично), и это соучастие было связано с желанием обеспечить, закрепить, подтвердить, углубить, отстоять традиционное единство Запада и Востока как единство в целом Римской империи.