Современная психология столкнулась с самой пугающей проблемой века - превращением человека в робота. Вместе с потерей интереса к другому как к личности, как к цели, а не средству, человек теряет свою "человечность", превращается в машину, производящую товары и их потребляющую. Это, однако, для него не проходит даром. И вот уже одним из самых дефицитных товаров становится здоровье. Стрессы, депрессии, психические и нервные расстройства, алкоголизм, наркомания выводят из строя до того исправно вращавшиеся "живые винтики" глобальной экономической машины.
      Спрос рождает предложения, и вот в гигантском механизме бизнеса заработал новый блок: психологи и психиатры ищут, как же все-таки оздоровить больное общество. Поиски приводят их к тому, от чего современная "бесконечно светская" цивилизация ушла, - к религии. "Научная объективность" констатирует, что религиозная натура несравнимо богаче и здоровее рядового потребителя современной бездуховной цивилизации. Задача, которую ставит перед послушными психологами "заказчик", в следующем: как, не меняя основ жизни, то есть не отказываясь от абсолютизированной ценности удовольствия и потребления, воспользоваться терапевтическими возможностями религии. Христианство, в котором образ жизни не отделим от покаяния, смирения, "блаженства плача", таит неограниченные потенции исцеления и катарсиса души - и психологи это хорошо понимают.
      У Клайва Льюиса, английского христианского писателя середины XX века, есть образ: жители ада, привезенные на экскурсию в рай, пытаются украсть райские яблоки, чтобы на них сделать бизнес у себя в аду. Но прекрасные плоды оказываются непомерно тяжелыми для призрачных гостей из ада. Очень похожи на них неверующие психологи, пытающиеся воспользоваться христианским опытом. Эверетт Шостром, критиковавший Карнеги за лживость, возведенную в принцип жизни, увидел неоценимые терапевтические возможности христианской добродетели плача. Вот какой путь излечения душевных травм он предлагает:
      "Обида - самое трудное в выражении чувство. Оно побуждает нас вернуться в детство и вспомнить то состояние, когда мы везде и во всем искали защиты у матери. Чем она могла нам помочь? Как правило, тем, что выслушивала наши причитания. Это лучший способ выражения обиды. Надо выговорить ее и выплакать. Женщины с этим справляются лучше; мужчины же к этому совсем не расположены. Ну, так они и живут меньше, и инфаркты у них чаще. Они надеются, что бег трусцой по утрам продлит их жизнь. А им бы всплакнуть иногда... Когда-то в детстве какой-то манипулятор говорил им: "Ну-ну, Джонни, большие мальчики не плачут". И в результате у них просто не хватает мужества на то, чтобы расплакаться".
      Прежде чем оценить, смогут ли психологи потихоньку вынести привлекательный плод плача из христианского рая, зададимся вопросом: станет ли ребенок изливать свою обиду человеку, любовь и соучастие которого он не ощущает? Ведь мать выслушивает горестные жалобы ребенка небезучастно. Происходит ее единение с ребенком. Мать глубоко переживает горе ребенка, ставшее их общим горем.
      Действительно, почему ребенок с плачем убегает именно к матери? Потому ли, что ему надо излить свою горечь все равно кому, или он жаждет, чтобы его утешила именно мать, ведь в этот момент он ощущает себя таким одиноким? Ребенок находит утешение не в том, что он всё высказал, и даже не в том, что путем плача "канализовал" отрицательные эмоции, а в том именно, что нашел в соучастии матери качественно иное измерение жизни, которого ему в этот момент так не хватало. Это иное качество жизни - любовь матери, ребенок "погружается" в нее, входит, как мог бы войти, например, в поток света, ниспадающий через высокое отверстие в темную пещеру. Между тем Шостром об этом совсем забыл. То, что ребенок утешается возле матери, он пытается объяснить только односторонним его самоутешением от собственного плача. И к такому же самоуспокоению путем всхлипываний и рыданий Шостром призывает взрослых людей.
      В самом деле, почему взрослые, особенно мужчины, не плачут? Из-за того, что в детстве их обманул какой-то манипулятор, как думает Шостром, или от того, что им некому изливать свои горести, а в пустоту плакать бессмысленно? Ясно, что ребенок не стал бы плакать в пустоту (и как только психолог может такое допустить!). Как известно, на вопрос: ты почему плачешь? - ребенок порой может ответить: я не тебе плачу, я маме плачу! Он плачет "по адресу"! Но ребенок плакать от обиды может и в одиночестве. Обиженный глубоко страдает, ведь его лишили того, на что - он уверен имеет право, лишили любви. Он все равно чувствует Любовь, которую он заслуживает, а поэтому - свое величие; как можно унижать меня, которого так любят, как они могут этого не понимать! Его обида и плач обращены именно к этой Любви, которую он ощущает по отношении к себе, хотя он не рефлексирует над тем, из какого она Источника.
      Точно так же и взрослому бессмысленно плакать, ни к кому не обращаясь. Да потому-то они и не плачут, что, увы, уже растеряли первоначальное чувство присутствия Любви. Поэтому-то представители сильного пола - мужчины, которые привыкли опираться только на себя и давать опору женщинам рядом с ними, оставляют в себе невыплаканные причитания. А вовсе не потому, что в детстве их ввел в заблуждение нехороший манипулятор.
      Именно этим второе блаженство Нагорной проповеди Христа: блаженны плачущие, ибо они утешатся (Мф. 5, 4) - отличается от идеи Шострома спасаться от инфарктов профилактическими рыданиями. Плач становится блаженством потому, что это к Нему плач, к Тому, Кто единственно милосерд и благоутробен. Кто любит каждого труждающегося и обремененного (Мф. 11, 28) до смерти крестной.  
      Вряд ли кто-то из неверующих всерьез послушает Шострома и примется "продлять" свою жизнь профилактическими слезами. Да и христиане, которым хорошо известно евангельское блаженство плачущих, вовсе не сотрясают воздух надрывным плачем, а предпочитают внутренне изливать свои горести перед Богом. Да и нужно ли это? Все-таки надо немножко и об окружающих думать, о которых забывает американский психолог, и пощадить их нервы. Ведь утешение приходит не оттого, что грудь сотрясают скупые мужские рыдания, а оттого, что есть Кому утешить.