Упражнением в философском образе жизни можно признать и дискурс-размышление; это как бы диалог философа с самим собой, — о таком явлении мы уже говорили выше. Диалог с самим собой в античности был довольно распространен. Известно, к примеру, что Пиррон удивлял своих сограждан, разговаривая сам с собою вслух, и что стоик Клеанф фомко бранил себя1. Безмолвно размышлять можно, пребывая недвижимым — таково было обыкновение Сократа, — или в движении, как говорят поэт Гораций:

Иль молчаливо среди благодатных лесов ты блуждаешь, Мысли направив на то, что добрых и мудрых достойно?2 —

и стоик Эпиктет: “Гуляй один, беседуй с самим собой”3. Размышление является частью той практики, не всегда, впрочем, дискурсивной, которая служит свидетельством личного выбора философа и дает ему возможность повлиять на самого себя и глубоко измениться.

Остановимся теперь на духовных упражнениях.

1 Д.Л., IX, 64 и VII, 171.

2 Гораций. Послания, I, 4, 4—52*.

3 Эпиктет. Беседы, III, 14, 1.

Духовные упражнения

В ходе нашего исследования мы во всех философских школах, даже у скептиков, обнаруживали “упражнения” (askesis, melete) — добровольную индивидуальную практику, направленную на преображение личности. Упражнения эти неотделимы от философского образа жизни. Теперь я хотел бы выявить общие тенденции, которые можно найти в практике различных школ.

Предыстория

В истории мысли никогда не бывает абсолютного начала. Поэтому естественно предположить, что духовные упражнения имели свою предысторию у мыслителей досократического периода и в архаической Греции. К сожалению, наши сведения о досократиках крайне отрывочны;

дошедшие до нас свидетельства относятся к гораздо более позднему времени, а сохранившиеся фрагменты чрезвычайно трудны для интерпретации, поскольку мы не всегда можем уловить точный смысл употребленных слов. Например, Эмпедокл говорит об одном человеке, не похожем на других (возможно, о Пифагоре), следующее:

Между ними жил некий муж, обладавший необычайными

познаниями,

Который стяжал великое богатство мыслей (prapidon), Весьма искушенный во всяческих мудрых делах;

Ибо когда напрягался он всеми своими мыслями (prapidessin), То легко видел каждую из всех сущих <вещей>, И за десять, и за двадцать человеческих веков1.

Некоторые исследователи усмотрели здесь намек на упражнение памяти, практикуемое Пифагором2; о нем мы еще будем говорить, а пока отметим, что такое воскрешение в памяти осуществляется через “напряжение мыслей”. Слово prapides, дважды употребленное в этом тексте, изначально обозначает диафрагму, напряжением которой можно остановить дыхание, и, в переносном смысле, размышление, мысль. Так же как у слова “сердце” во французском языке, у него есть и физиологическое, и психологическое значение. Поэтому Ж.-П. Вернан', следуя Л. Жер-не2, полагает, что в тексте Эмпедокла содержится упоминание о “духовном упражнении” воспроизведения в памяти:

1 Эмпедокл, В CXXIX, Les Presocratiques, Dumont, p. 428. 2 J.-P. Vemant. Mythe et pensee chez les Grecs. Paris, 1971, t. I, p. 114.

об использовании “приемов управления дыханием с помощью диафрагмы, которые должны были помочь душе сосредоточиться, чтобы освободиться от тела и странствовать в потустороннем мире”. Но можно ли допустить, что там, где говорится об усилии памяти, слово prapides имеет физиологический смысл, если двумя строками выше оно обозначает размышления и мысли, т.е. употребляется явно в психологическом значении? В другом тексте Эмпедокла:

Блажен, кто стяжал великое богатство божественных мыслей (prapidon),