Следует отметить две из большого количества публикаций, которые появились в 1913 году в связи с празднованием тысячешестисотлетия так называемого Миланского эдикта. Это “Kaiser Konstantin und die christliche Kirche,” написанная Э. Шварцем (E. Schawrtz), и “Gesammelte Studien,” изданные Ф. Дёльгером. Э. Шварц утверждал, что Константин “с дьявольской проницательностью опытного политика реализовал важность, каковую имел союз с церковью для создания всемирной (unversal) монархии, которую он собирался построить, и он имел смелость и энергию создать такой союз вопреки всем традициям цезаризма.” [10] Э. Кребс (Е. Krebs) в рамках “Gesammelte Studien,” изданных Дёльгером, писал, что все шаги Константина к христианству были всего лишь вторичными причинами ускорения победы церкви; основная же причина заключалась в сверхъестественной силе самого христианства [11].

        Мнения исследователей в этом вопросе очень различаются. П. Баттифоль защищал искренность обращения Константина, [12] а сравнительно недавно Ж. Морис, хорошо известный исследователь нумизматики времени Константина, попытался материализовать элемент чудесного в его обращении. [13] Г. Буасье отмечал, что для Константина как для государственного деятеля отдать самого себя руки христиан, которые были меньшинством в империи, было рискованным экспериментом; поэтому, раз он не изменил свою веру по политическим причинам, необходимо допустить, что он сделал это по убеждению [14]. Ф. Лот [15] склонялся к тому, чтобы принять искренность обращения Константина. Э. Штайн [16] выдвигал политические мотивы. “Величайшее значение религиозной политики Константина, — говорил он, — заключалось во введении христианской церкви в структуру государства.” Он утверждал также, что Константин находился в некоторой степени под влиянием государственной религии зороастризма в Персии. А. Грегуар писал, что политика всегда первенствует над религией, особенно внешняя политика. [17] А. Пиганьоль говорил, что Константин был христианином, не зная этого. [18]