Семинарская и святоотеческая православные библиотеки. |
|
Раз
так по отношению к нашей внутренней сущности, если мы даже сами для себя не
есть центр, а наш центр во Христе, со Христом сокрыт в Боге и явится только
тогда, когда завершится история, когда явится Сам Христос, то тем более все
другие институции, учреждения, образы деятельности тем более не могут в своей
эмпирии являть нам нечто законченное, завершенное. Эмпирия есть только образ, в
границах которого и по типу которого совершается нечто, что сокрыто со Христом
в Боге, что восходит к этому божественному началу, значит, опять же, связь с
этим началом не дана как юридическая или политическая структура. Сказать в
каких-то учреждениях, что суть их деятельности находится не в структурах их
учреждения, а где-то ещё. Это будет понято: вы нам навязываете зависимость от федерального
центра, а мы имеем региональную самостоятельность. И неспособны они будут
понять это иначе в плоскости юридической, которая большей частью исчерпывается
представлениями о механизмах политической реальности. В том и дело, что эта
юстиниановская новелла, будучи нормой закона, в самом существе (что мы сейчас
бы назвали "каков механизм осуществления этого закона?", "каковы
нормативы?"), то хотя это и закон, но механизм его реализации не имеет
юридического, магического или политического характера, а имеет латрический
характер - осуществляется в образе служения, если этот образ соответствует
самой этой формуле закона - т.е. действительно понимает власть как дар Божий,
понимает, что та и другая власть восходит к одному началу, значит они друг со
другом соотнесены напряженно, призваны к согласию, потому что восходят к одному
и тому же началу, содействуют в своем служении одному и тому же промыслу. Если
не так, то они рискуют впасть в некую инверсию, одно подменить другим. Здесь
ситуация ещё более сложна, потому что нет абсолютной изоляции между той и
другой властью, есть риск подменить, но не отменено призвание участвовать в
регулировании хиротонии и в упорядочении устава монастырей и т.д., значит есть
риск и подменить. В
собственной биографии Юстиниана этот риск подмены одной власти другой был
недалек от осуществления, хотя думается, что ориентация на симфонию
откорректировала в конечном счете некую тенденцию к захвату области,
императорской власти не принадлежащей. Когда
бы ослабло это напряженное переживание, осознание динамичности, ничем другим,
кроме как нравственно-религиозным духом служения Богу и Церкви не
гарантированное, извне ничем не обеспеченная связь царской власти с
божественным началом, то риск подмены сохранялся, и он будет реализован. Как
раз максимально красноречивым выражением некоего и опыта, и замысла об этой
инверсии и ослаблении переживания этой связи как аскетико-эсхатологической мы
находим в словах императора XII столетия Исаака Ангела, который будет низложен
в канун 4-го крестового похода, завершившегося завоеванием КП-ля. Именно этому
императору усвояют заявление о том, "будто на земле нет никакого различия
во власти между Богом и царем, будто царям всё позволительно делать и можно
нераздельно употреблять Божие наряду со своим, так как самое царское
достоинство они получили от Бога" (Никита Хониат). Здесь видна прозрачная
соотнесенность с преамбулой юстиниановской новеллы - они получили от Бога, и
между Богом и ними нет расстояния. Божественная власть - это дар, и он всегда,
даже в недрах его усвоенности нами в нашей деятельности, даже изнутри нашей
деятельности как её основной импульс и основное содержание, он все равно
остается даром, и тем самым всё равно остается отграниченным, иноприродным,
остается на онтологически радикальном расстоянии от нашей человеческой природы,
от наших человеческих сил и возможностей, от человеческого как такового, и это
расстояние ничем не преодолимо, кроме как самой этой силой, самим этим началом
божественных даров - Сам Бог преодолевает это расстояние, а изнутри нашей
возможности оно абсолютно непреодолимо. Здесь понятие "расстояния"
необходимо квалифицировать как аскетическое, и в этой фразе Исаака Ангела оно
утрачивает свой аскетизм, низводится в соотношение между Богом и царем почти в
область магической однородности. Говорят, что Исаак Ангел использовал священные
сосуды на своей царской трапезе. Справедливости ради можно сказать, что даже
этот император не был так однозначен в своем представлении о том, как должна
себя осознавать и представлять царская власть, и у него есть примеры других
высказываний и законодательных формулировок, что говорит о том, что никогда в
византийской истории однозначности не будет по этому вопросу. |
Одна из икон дня: Сегодня: |
Наши партнеры: |