«Задумайтесь братья и сестры, что не избавят вас от болезней колдуны и ворожеи, но только совершите большой и тяжкий грех. Если Бога оставляя, к бесам идете, то какую милость примите от Него и как Его призовете в молитвах? Зачем душу свою губите и что Богу будете отвечать, если из-за болезни, оставив Бога, к волхвам идете? Как будете в церкви стоять, как причастие примите, как поучения будете слушать?»

Святитель Иоанн Златоуст

«Все бесовские явления имеют то свойство, что даже ничтожное внимание к ним опасно; от одного такого внимания допущенного без всякого сочувствия к явлению можно опечатлеться самым вредным впечатлением, подвергнуться тяжкому искушению».

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

Целью этого сообщения является обсуждение тех видов медицины и парамедицины, деятельность которых может тем или иным образом противоречить христианскому православному мировоззрению. Таким образом, здесь не затрагиваются вопросы, связанные с однозначно осуждаемыми Православной Церковью аспектами здравоохранения. О них следует просто знать и стараться не соприкасаться с ними. К такого рода явлениям относятся вопросы абортов, применения контрацептивов, экстрасенсорика, гипноз, так называемая «дианетика» - сектантское учение Р. Хаббарда, трансцендентальная медитация, знахарство и колдовство, «рейки», холотропное дыхание. Но, помимо перечисленных, в современной медицине есть целый ряд таких методов лечения, или механизм действия которых не может быть объяснен классической наукой, или корни которых лежат в других, в частности восточных религиях, или влияющих на внутренний мир человека в обход его свободной воли или применение которых может привести к сознательному или неосознанному падению в грех. Как следует относиться к такого рода методам и как православному христианину ориентироваться в приемлемости предлагаемых ему методам лечения? В случае, когда нет определенного церковного запрета на данный метод, выбор зависит от самого человека. Ориентиром здесь может быть ненарушение подобными методами церковной и молитвенной жизни человека, совет духовного отца, голос совести, немаловажным является и личность того человека, который предлагает вам это лечение.

          Наконец, существуют и турецкие источники, оценивающие великое событие с точки зрения торжествующего, победоносного ислама и его блестящего представителя Мехмеда II Завоевателя, а иногда представляющие собой собрание турецких народных легенд о Константинополе и Босфоре.[862]

          Из только что сделанного перечня главных источников видно, каким богатым и разнообразным материалом мы обладаем для изучения вопроса об осаде и взятии турками Константинополя.

          В начале апреля 1453 г. началась осада великого города. Успеху последней помогали не только несравненно более крупные военные силы турок. Мехмед II, этот, по словам Барбаро, “вероломный турок, собака-турок,”[863] был первым государем в истории, который имел в своем распоряжении настоящий артиллерийский парк. Усовершенствованные, гигантских для своего времени размеров, турецкие бронзовые пушки выбрасывали на далекое расстояние не менее гигантские каменные ядра, против сокрушительных ударов которых не могли устоять вековые константинопольские стены. Отмеченная выше русская повесть о Царьграде замечает, что “окаянный Махмет” прикатил к городским стенам “пушкы и пищали и туры и лестница и грады древяные и ины козни стенобитныя.”[864] Современный осаде греческий источник (Критовул) прекрасно уже понимал всю решающую силу артиллерии, когда писал, что все сделанные турками подкопы под стены и подземные ходы “оказались излишними и только вызвали бесполезные расходы, так как пушки решили все.”[865]

Чтобы завершить эту мысль и этот мотив, достаточно будет обратить внимание на то, что, как говорит житие императора Константина, что "по принятии святого крещения незадолго до своей кончины, облеченный при крещении в белую одежду, он не снимал её уже до смерти; Багряницы же этого царского отличия, раб Божий уже не восхотел и касаться". Это лаконичное замечание на деле обнаруживает то, что в глубине своего христианского самосознания император продолжал и мыслить, и отчетливо различать Божие и кесарево. Тем самым, разводя и даже внятно и символически настойчиво в канун своей кончины размежевывая образ обращенного во Христа, а не только ко Христу человека, христианина, и образ царской власти как таковой, т.е. предельно разводя Божие и кесарево, тем самым император в конце своей жизни ещё раз как бы раскрывает для царского служения это духовно-нравственно напряженнейшее пространство служения, ибо служение по природе эсхатологично, служение возможно именно там, где есть радикальное и предельное (синоним эсхатологического) различение одного и другого - в данном случае Божьего и кесарева, Божьего и человеческого. Именно там и возможно служение, где "я" и "Божье" предельно различены. Стало быть, осуществляя Божье, я осуществляю его только как служение, только как то, что даровано и никоим образом не однородно мне как таковому. Однородности нет, она принципиально недопустима, и на основании такого различения, такого раскрытия разнородности Божьего и человеческого, священного и собственно царского, и осуществляется власть как служение.

Противоположность такого рода различению - отождествление Божьего с собою. В этом случае Божье - это моё, которое принадлежит мне некоторым образом, если не по природе, то по некоей заслуге, оно мыслится как нечто в круге моей собственности. Забегая вперед, можно привести в пример слова византийского императора Исаака Ангела, который правил на византийском троне в конце XII - начале XIII столетия, как раз в канун падения Константинополя на исходе 4-го крестового похода. Как говорят, этот император пользовался церковными сосудами за обычной трапезой и, когда слышал замечания или укоризны, отвечал на это: "Цари на месте Божьем на земле находятся и поэтому между Божьим и царским нет никакого расстояния, и всё, что Божье, принадлежит царю". Это выразительнейшие, хотя и простые сами по себе слова: "нет никакого расстояния", никакого различия, никакой области, никакого пространства, которое и создаёт атмосферу служения, предполагает служение как осуществление Божьего в человеческом, но только на основании этого нравственно-аскетического различения того и другого в сознании носителя царской или священнической власти. Если соотнести приметы и конкретные установки императора Константина Великого и некоторые примеры из позднейших эпох византийской истории, то мы видим здесь заметное принципиальное, вплоть до полярности, различие.

По своему выразительно и в тесной связи с прояснением внутрихристианских отношений между Церковью и государственностью, внутреннему прояснению этих отношений немало содействовало отношение к внешним людям, т.е. к язычниками и язычеству вообще. В царствование императора Константина, с одной стороны, эдиктом 313 года легализуется христианство и вводится в орбиту официальной законной жизни в границах, в формах римско-византийской жизни. С другой стороны, тем самым особенным небывалым образом должны были складываться отношения между христианами и язычниками и, прежде всего, между императором, заявившим и осуществляющим покровительство христианству и христианам, и язычниками.